Однажды во время медитации настоятелю явилась сама богиня Сиваньму, одетая в белое платье с длинными рукавами. Рукава развевались на ветру, кружившем вокруг вершины Парчовой горы. Золотые волосы лежали на плечах Сиваньму, переплетённые в дюжину кос.
– Почтенный Дзюро, – сказала богиня, – окажи мне услугу.
Нечасто богини просили об услуге у жителей Срединного мира, пусть даже таких просветлённых, как настоятель монастыря Парчовой Горы. Поэтому Дзюро не стал горделиво мяться, а лишь низко склонил свой вытянутый, покрытый морщинами лоб.
– Прекрасная Сиваньму, – промолвил он, коснувшись ладонями дощатого пола, – чем такой ничтожный монах, как я, может быть полезен богине Запада?
И Сиваньму поведала настоятелю о своих тревогах. Прошло немало времени с тех пор, как её возлюбленный Яньван погиб в неравном бою с бесами-оборотнями. Нефритовому Императору и четырём его Небесным Царям удалось прогнать бесов из дворца, но только Яньван способен был запереть ворота Донной Страны. Богиня Сиваньму попросила настоятеля подняться по реке времени и предупредить Яньвана о надвигавшейся грозе.
Настоятель Дзюро ещё раз простёрся в поклоне и удалился в тёмную молитвенную залу-майдоно, где погрузился в глубокую медитацию. А Сиваньму обернулась прекрасноликой девушкой, золотые волосы которой по красоте уступали только самой богине Запада, и отправилась путешествовать по Итаюинду.
Прошло немало времени, и, когда Сиваньму поднялась обратно на Парчовую гору, настоятеля Дзюро там уже не оказалось. Однако в монастыре богиню ожидали. Настоятель Кокори, что никогда не покидал Парчовой горы со дня своего посвящения, вручил златовласой девушке опечатанный свиток, на котором старческим почерком Дзюро было выведено следующее: «Прекрасная богиня Запада! Повернуть реку времени вспять оказалось не по силам даже мне. Судьбу черноволосого Яньвана Умма-ё изменить уже нельзя».
Слёзы навернулись на изумрудные глаза Сиваньму. Это не ускользнуло от настоятеля Кокори, который поспешил утешить прекрасную паломницу. О том, что перед ним богиня Запада, настоятель не знал. Во всём монастыре только Дзюро и было известно о том, что Сиваньму путешествует по миру людей. А на письме, которое старых монах оставил для богини, стояло самое обычное мирское имя – Гу Цинь.
Златовласая девушка промокнула глаза рукавами своего платья, склонила голову перед настоятелем и покинула храмовую залу, где её принял настоятель Кокори. Она прошла в яблоневый сад, что был разбит в одном из внутренних дворов монастыря, уселась там на широкую скамью и снова развернула письмо в надежде обнаружить, что печальные новости сменились радостными.
Уже прочтённые богиней слова никуда не пропали, но после них стояли другие: «Только ты, могущественная Сиваньму, можешь спасти Яньвана. Волшебные вещи повелителя Донной Страны до сих пор раскиданы по свету. Соедини их с персиками Сянь Тао, что растут на твоей горе Гуньлунь, и ты вернёшь Яньвана Умма-ё в наш мир».
Белые, как рисовая бумага, руки богини задрожали и выронили свиток, который закружился в воздухе и с шелестом опустился на скамью рядом. Сиваньму схватила письмо и, подняв его к покрасневшему от надежды лицу, трижды перечитала совет просветлённого настоятеля.
Самого важного в письме не было сказано: где же следует искать принадлежавшие Яньвану вещи, а также что они собой представляют. «Вещи эти должны быть дороги повелителю Донной Страны, раз тот запер в них частицы себя», – так подумала богиня Запада. Поразмышляв, она догадалась, о каких вещах шла речь. Оставалось найти того, кто помог бы ей в поисках. Богиня оглянулась по сторонам, и взор её упал на молодого монаха, который подрезал садовым яблоням непослушные ветки.
Монаха этого звали Сонциан, и был он столь же молод, сколь и хорош собой. Лишь два года тому назад он прошёл последнюю ступень посвящения и теперь большую часть времени проводил во внутренних залах монастыря, усердно предаваясь молитвам и разнообразной медитации.
Вот и сейчас он целиком погрузился в своё дело, не замечая ничего вокруг. Не замечал он и богини Запада. Сиваньму не стала прерывать садовничью медитацию и решила дождаться ночи, чтобы предстать перед монахом в своём настоящем облике. Она бесшумно поднялась со скамьи и мелкой поступью вышла из сада.
Сиваньму вернулась к настоятелю монастыря и промолвила:
– Почтенный Кокори-бханте, дозволь мне провести ночь в зале для медитаций. А утром я отправлюсь в обратный путь.
Обыкновенным паломникам запрещалось оставаться в храмовых залах после захода солнца, но для златовласой Гу Цинь настоятель сделал исключение. Богиня Запада проследовала в залу для медитаций и смиренно уселась там подле стены. Минуты сменялись часами, и вот уже на Парчовую гору опустилась ночная тьма.
Сиваньму поднялась на ноги и, стряхнув облик прекрасноликой Гу Цинь, приняла свой обычный вид. Раскинув руки в стороны, она поплыла в сторону кельи, в которой мирно спал монах по имени Сонциан.
Богиня Запада склонила голову, чтобы протиснуться в небольшую келью. Одного взмаха божественных рук оказалось достаточно, чтобы стены и дощатый потолок расступились. Длинные рукава коснулись щёк спящего монаха.
– Сонциан, – глубоким голосом произнесла Сиваньму.
Монаха же в это время посещал уже третий за ночь сон, и каждый из них всё меньше и меньше походил на видения, достойные посвящённых монахов Парчовой горы, да и вообще любых монахов.
Поэтому, услышав голос богини, он – хотя и покинул свой третий сон – тотчас же решил, что перед ним четвёртый. И в этом сне прекраснейшая со всех сторон женщина, которая повисла над ним в своём белом, как свет луны, платье, звала его к себе.
Монах распахнул простыню, которая укрывала его от ночных сквозняков и назойливой мошкары. Под простынёй этой ничего на теле монаха не было: свою робу он бросил вечером под кровать, а исподнее замочил на ночь в стоявшем рядом ведре.
– О, прекрасная дева! – так воскликнул монах, простирая свои натруженные руки в сторону богини Запада. – Иди ко мне в объятья и познай настоящую страсть!
Сиваньму в негодовании ударила монаха своим веером по лбу так, что он мгновенно и окончательно проснулся. Тут до него дошло, что перед ним не кто иной, как сама богиня Запада. И что он, принявший обеты монах, оказался перед ней в совершенно неподобающем виде.
Монах вскочил с кровати и оглянулся в поисках робы, но не обнаружил ничего, кроме ведра, в котором до сих пор мокло его нижнее бельё. В суматохе он выхватил из ведра исподнюю рубаху и натянул её на себя. Голова у него тут же застряла там, где полагалось быть воротнику, ведь в панике вместо рубахи монах вытащил свои подштанники.
Холодная вода стекала по лицу монаха, и это его немного остудило. Он стянул с головы подштанники и обмотался в простыню. Теперь он походил на только что вышедшую из парной бани гурию. Образ этот сам пришёл ему в голову, потому что не далее как два сна назад он посещал такую баню сам.
Сиваньму смотрела на всё это, спрятав улыбку за развёрнутым веером, на котором листья персикового дерева колыхались от её дыхания. Наконец, она промолвила такие слова:
– Боги выбрали тебя, Сонциан, за твоё усердие и трудолюбие. В твоих руках теперь судьба всех людей и небожителей.
Монах с удивлением посмотрел на свои руки, которые ничем за ночь не изменились. Простыня поползла вниз, и он испуганно поддёрнул её обратно, подняв до самого подбородка. На всякий случай монах упал на колени и простёрся ниц. В таком положении за простыню можно было не переживать.
Богиня Запада меж тем продолжала:
– У самого истока времени бесы-оборотни вырвались на свободу и заполонили не только земли Итаюинду, но пробрались даже на самые Небеса. Одному только Яньвану Умма-ё под силу было остановить нашествие бесов, – голос прекрасной Сиваньму дрогнул при упоминании Яньвана. – А вероломные оборотни захватили его врасплох и разорвали на мелкие части. Но знай же, Сонциан! – воскликнула тут богиня Запада. – Властителя девяти тысяч миров возможно спасти, вернув из Донной Страны, которой он некогда правил.
